Икона умозрение в красках сообщение. Журнал сретение. Русская религиозная философия: около церковных стен

Умозрение в красках. Очерк о русской иконе

Архимандрит Трубецкой Е. Н.

Вопрос о смысле жизни, быть может, никогда не ставился более резко, чем в настоящие дни обнажения мирового зла и бессмыслицы.

Помнится, года четыре тому назад я посетил в Берлине синематограф, где демонстрировалось дно аквариума, показывались сцены из жизни хищного водяного жука. Перед нами проходили картины взаимного пожирания существ - яркие иллюстрации той всеобщей беспощадной борьбы за существование, которая наполняет жизнь природы. И победителем в борьбе с рыбами, моллюсками, саламандрами неизменно оказывался водяной жук благодаря техническому совершенству двух орудий истребления: могущественной челюсти, которой он сокрушал противника, и ядовитым веществам, которыми он отравлял его.

Такова была в течение серии веков жизнь природы, такова она есть и таковою будет в течение неопределенного будущего. Если нас возмущает это зрелище, если при виде описанных здесь сцен в аквариуме в нас зарождается чувство нравственной тошноты, это доказывает, что в человеке есть зачатки другого мира, другого плана бытия. Ведь самое наше человеческое возмущение не было бы возможно, если бы этот тип животной жизни представлялся нам единственной в мире возможностью, и если бы мы не чувствовали в себе призвания осуществить другое.

Этой бессознательной, слепой и хаотичной жизни внешней природы противополагается в человеке иное, высшее веление, обращенное к его сознанию и воле. Но, несмотря на это, призвание пока остается только призванием; мало того, сознание и воля человека на наших глазах низводятся на степень орудий тех темных, низших животных влечений, против которых они призваны бороться. Отсюда - то ужасающее зрелище, которое мы наблюдаем.

Чувство нравственной тошноты и отвращения достигает в нас высшего предела, когда мы видим, что, вопреки призванию, жизнь человечества в его целом поразительно напоминает то, что можно видеть на дне аквариума. В мирное время это роковое сходство скрыто, замазано культурой; напротив, в дни вооруженной борьбы народов оно выступает с цинической откровенностью; мало того, оно не затемняется, а, наоборот, подчеркивается культурой, ибо в дни войны самая культура становиться орудием злой, хищной жизни, утилизируется по преимуществу для той же роли, как челюсть в жизни водяного жука. И принципы, фактически управляющие жизнью человечества, поразительно уподобляются тем законам, которые властвуют в мире животном: такие правила, как "горе побежденным" и "у кого сильнее челюсть, тот и прав", которые в наши дни провозглашаются как руководящие начала жизни народов, суть не более и не менее как возведенные в принципы биологические законы.

И в этом превращении законов природы в принципы - в этом возведении биологической необходимости в этическое начало - сказывается существенное различие между миром животным и человеческим, различие не в пользу человека.

В мире животном техника орудий истребления выражает собой простое отсутствие духовной жизни: эти орудия достаются животному как дар природы, помимо его сознания и воли. Наоборот, в мире человеческом они - всецело изобретение человеческого ума. На наших глазах целые народы все свои помыслы сосредоточивают преимущественно на этой одной цели сознания большой челюсти для сокрушения и пожирания других народов. Порабощение человеческого духа низшим материальным влечением ни в чем не сказывается так сильно, как в господстве этой одной цели над жизнью человечества - господстве, которое неизбежно принимает характер принудительный. Когда появляется на мировой арене какой-нибудь один народ-хищник, который отдает все свои силы технике истребления, все остальные в целях самообороны вынуждены ему подражать, потому что отстать в вооружении - значит рисковать быть съеденными. Все должны заботиться о том, чтобы иметь челюсть не меньшую, чем у противника. В большей или меньшей степени все должны усвоить себе образ звериный.

Именно в этом падении человека заключается тот главный и основной ужас войны, перед которым бледнеют все остальные. Даже потоки крови, наводняющие вселенную, представляют собою зло, меньшее по сравнению с этим искажением человеческого облика!

Всем этим с необычайной силой ставится вопрос, который всегда был основным для человека, - вопрос о смысле жизни. Сущность его - всегда одна и та же: он не может изменяться в зависимости от тех или других преходящих условий времени. Но он тем определеннее ставится и тем яснее сознается человеком, чем ярче выступают в жизни те злые силы, которые стремятся утвердить в мире кровавый хаос и бессмыслицу.

В течение беспредельной серии веков в мире царствовал ад - в форме роковой необходимости смерти и убийства. Что же сделал в мире человек, этот носитель надежды всей твари, свидетель иного, высшего замысла? Вместо того чтобы бороться против этой "державы смерти", он изрек ей свое "аминь" И вот ад царствует в мире с одобрения и согласия человека - единственного существа, призванного против него бороться: он вооружен всеми средствами человеческой техники. Народы живьем глотают друг друга; народ, вооруженный для всеобщего истребления - вот тот идеал, который периодически торжествует в истории. И всякий раз его торжество возвещается одним и тем же гимном в честь победителя - "кто подобен зверю сему!"

Если, в самом деле, вся жизнь природы и вся история человечества завершаются этим апофеозом злого начала, то где же тот смысл жизни, ради которого мы живем и ради которого стоит жить? Я воздержусь от собственного ответа на этот вопрос. Я предпочитаю напомнить то его решение, которое было высказано отдаленными нашими предками. То были не философы, а духовидцы. И мысли свои они выражали не в словах, а в красках. И, тем не менее, их живопись представляет собою прямой ответ на наш вопрос. Ибо в их дни он ставился не менее резко, чем теперь. Тот ужас войны, который мы теперь воспринимаем так остро, для них был злом хроническим. Об "образе зверином" в их времена напоминали бесчисленные орды, терзавшие Русь. Звериное царство и тогда приступало к народам все с тем же вековечным искушением: "все сие дам тебе, егда поклонишися мне".

Все древнерусское религиозное искусство зародилось в борьбе с этим искушением. В ответ на него древнерусские иконописцы с поразительной ясностью и силой воплотили в образах и красках то, что наполняло их душу, - видение иной жизненной правды и иного смысла мира. Пытаясь выразить в словах сущность их ответа, я, конечно, сознаю, что никакие слова не в состоянии передать красоты и мощи этого несравненного языка религиозных символов.

Сущность той жизненной правды, которая противополагается древнерусским религиозным искусством образу звериному, находит себе исчерпывающее выражение не в том или ином иконописном изображении, а в древнерусском храме в его целом. Здесь именно храм понимается как то начало, которое должно господствовать в мире. Сама вселенная должна стать храмом Божиим. В храм должны войти все человечество, ангелы и вся низшая тварь. И именно в этой идее мирообъемлющего храма заключается та религиозная надежда на грядущее умиротворение всей твари, которая противополагается факту всеобщей войны и всеобщей кровавой смуты. Нам предстоит проследить здесь развитие этой темы в древнерусском религиозном искусстве.

Здесь мирообъемлющий храм выражает собою не действительность, а идеал, не осуществленную еще надежду всей твари. В мире, в котором мы живем, низшая тварь, и большая часть человечества пребывают пока вне храма. И постольку храм олицетворяет собою иную действительность, то небесное будущее, которое манит к себе, но которого в настоящее время человечество еще не достигло. Мысль эта с неподражаемым совершенством выражается архитектурою наших древних храмов, в особенности новгородских.

Недавно в ясный зимний день мне пришлось побывать в окрестностях Новгорода. Со всех сторон я видел бесконечную снежную пустыню - наиболее яркое изо всех возможных изображений здешней нищеты и скудости. А над нею, как отдаленные образы потустороннего богатства, жаром горели на темно-синем фоне золотые главы белокаменных храмов. Я никогда не видел более наглядной иллюстрации той религиозной идеи, которая олицетворяется русской формой купола-луковицы. Ее значение выясняется из сопоставления.

Византийский купол над храмом изображает собою свод небесный, покрывший землю. Напротив, готический шпиц выражает собою неудержимое стремление ввысь, подъемлющее от земли к небу каменные громады. И, наконец, наша отечественная "луковица" воплощает в себе идею глубокого молитвенного горения к небесам, через которое наш земной мир становится причастным потустороннему богатству. Это завершение русского храма - как бы огненный язык, увенчанный крестом и к кресту заостряющийся. При взгляде на наш московский "Иван Великий" кажется, что мы имеем перед собою как бы гигантскую свечу, горящую к небу над Москвою; а многоглавые кремлевские соборы и многоглавые церкви суть как бы огромные многосвешники. И не одни только золотые главы выражают собою эту идею молитвенного подъема. Когда смотришь издали при ярком солнечном освещении на старинный русский монастырь или город, со множеством возвышающихся над ним храмов, кажется, что он весь горит многоцветными огнями. А когда эти огни мерцают издали среди необозримых снежных полей, они манят к себе как дальнее потустороннее видение града Божьего. Всякие попытки объяснить луковичную форму наших церковных куполов какими-либо утилитарными целями (например, необходимостью заострять вершину храма, чтобы на ней не залеживался снег и не задерживалась влага) не объясняют в ней самого главного - религиозноэстетического значения луковицы в нашей церковной архитектуре. Ведь существует множество других способов достигнуть того же практического результата, в том числе завершение храма острием, в готическом стиле. Почему же изо всех этих возможных способов в древнерусской религиозной архитектуре было избрано именно завершение в виде луковицы? Это объясняется, конечно, тем, что оно производило некоторое эстетическое впечатление, соответствовавшее определенному религиозному настроению. Сущность этого религиозноэстетического переживания прекрасно передается народным выражением - "жаром горят" - в применении к церковным главам. Объяснение же луковицы "восточным влиянием", какова бы ни была степень его правдоподобности, очевидно, не исключает того, которое здесь дано, так как тот же религиозноэстетический мотив мог повлиять и на архитектуру восточную.

Похожие работы:

• Историография русского церковного искусства

  Реферат >> Культура и искусство

  В работах П.П. Муратова, а также А.В. Грищенко (Русская икона как искусство живописи // Вопросы живописи... иконы , явились очерки Е. Трубецкого "Умозрение в красках" (М., 1915); "Два мира в древнерусской иконописи" (М., 1916) и "Россия в ее иконе" (Русская ...

• Русская религиозная философия: около церковных стен

  Статья >> Философия

  ... <...> В красках , в сложных и мудрых композициях новых икон (особенно в... "Свет Невечерний. Созерцания и умозрения" , опубликованную в 1917 году: ... Очерк развития русской философии // Введенский А.И., Лосев А.Ф., Радлов Э.Л., Шпет Г.Г. Очерки истории русской ...

В разделе на вопрос Почему Е. Трубецкой назвал русскую икону «умозрением в красках»??? заданный автором Допроситься лучший ответ это Потому что икона - это мир пространства в обратной перспективе - по Флоренскому - окно в мир Бога, икону нужно не рассматривать, с точки зрения художественной ценности, но созерцать в ней отблеск божественной реальности - это и есть умозрение, а поскольку иконы писались красками, Е. Трубецкой и назвал их умозрением в красках 🙂

Ответ от спросонок [гуру]
Академик РАН Раушенбах, математик и тополог, занимался изучением построения пространства древнерусских икон, т. н. обратной перспективой. Так вот он утверждал, что выше русской иконы VX-VXI вв мировая живопись ничего не создала. Икона обращается к разуму человека, живопись эпохи ренессанса обращается к его чувству, а модернизм обращается к подсознанию. Это - явная эволюция от человека к обезьяне.

Ответ от Невроз [гуру]
Настоящие "Этюды по русской иконописи" возникли в дни великой мировой войны и были завершены в дни русской революции. Первые два были изданы в виде отдельных брошюр, а последний появился в "Русской мысли" (январь 1918 года) . Естественно, что читатель найдет в них отзвук катастрофических событий, пережитых Россией за последние годы. Это - не простая случайность. Именно катастрофические переживания наших дней сделали автору понятным древнее русское религиозное искусство, также зародившееся в дни тяжких испытаний и дававшее ответ на великие страдания народные.
Вот почему, издавая вновь эти этюды, я не считал нужным менять в них того, что было вызвано условиями времени. Пусть они носят печать той эпохи, когда они возникли. Евгений Трубецкой Москва, 22(9) сентября 1918 года

Русская религиозная энергия выражалась в святости и эстетическом логосе больше, чем в рациональной форме. Религиозное осмысление бытия осуществлялось по преимуществу в художественных формах, богословские представления выражались не спекулятивно и рационально, а зрительно. Поэтому почитаемые учителя именовались смотреливыми , то есть теми, кто узрел . Основные духовные ценности выражались не вербально, не в теоретических концепциях, а в обычаях, этикете, обрядах и в церковном искусстве. «Если западный средневековый гений создал вербальную Summa theologiae св. Фомы Аквинского, то древнерусский – уникальный высокий иконостас, невербальный аналог подобного творения, выраженный эстетическими средствами» (М.Н. Громов). Представления о прекрасном играли основополагающую роль в мировосприятии. Стремление к красоте проявлялось во всём: в грандиозных и грациозных храмах, во фресках и иконах, в строе богослужений, в красочных одеяниях духовенства, в церковных распевах, в величественных процессиях, в изысканном курсиве (скорописи) житий и летописей. «Всё, что видели и слышали верующие, наставляло их на путь к Богу, а не вело к философским размышлениям и книжной мудрости» (Д.Х. Биллингтон).

Исаак Левитан. Вечерний звон. 1892 г.

Но особую роль играли красочные картины духовного бытия – иконы : «Везде, где на Руси жили и собирались люди, были иконы – как вездесущее напоминание о вере, которая давала ощущение высшего смысла существования» (Д.Х. Биллингтон). Стремление к изображению мира духовного привело к тому, что реалистическая, «телесная» скульптура не прижилась, а в Московской Руси исчезла традиция барельефного искусства киевского периода. Иконы выполняли на Руси несколько функций. Они были книгами для неграмотных , то есть выполняли религиозно-познавательные функции. Отображая Божественные первообразы, икона выполняла культовую, поклонную , а также благодатную , чудотворную функции. Праведные и святые люди на Руси часто обозначались словом преподобный , то есть совершенно подобный ликам на иконах. «Не только святые люди считались “совершенно подобными” образам святых на иконах, но и само слово “образование” подразумевало “подражание образу”» (Д.Х. Биллингтон).

Икона, возводя душу от образа к первообразу, была зримым путём к Богу, формой мистического постижения Божества, выражала те духовные глубины, которые невыразимы в слове: «В этом творчестве перед нами манифестация Логоса, – иконы насыщены богословскими интуициями… Иконопочитание, столь дорогое сердцу и уму церковных людей, было формой богомыслия , в котором эстетический момент тонул в “восхищении ума”» (В.В. Зеньковский). Благодаря этому иконы играли большую общественную роль: «Повсеместное присутствие священных образов способствовало созданию представления о высшей власти, призванного компенсировать снижение авторитета сменяющих друг друга князей. На Руси икона часто представляла высшую верховную власть коллектива, перед которой давали клятву, разрешали споры, с которой отправлялись на битву. Но если икона давала божественную санкцию человеческой власти, она также служила очеловечению божественной власти» (Д.Х. Биллингтон).

Глубокий анализ богословско-философской функции иконы даёт современный специалист по философии искусства Виктор Васильевич Бычков : «Иконы и храмовые изображения в Древней Руси должны были представать взорам средневековых людей как галерея идеальных образов, как система духовных ценностей, с ориентацией на которые им необходимо было строить свою жизнь… Удивительная чуткость русичей к цвету и форме, услаждавшим им зрение и души, позволила им усмотреть именно в них, в их сложных гармонических сочетаниях все те духовные глубины бытия, неизрекаемые тайны и божественные откровения, с которыми их познакомило христианство, и запечатлеть эти “умозрения” в своей живописи… В иконографическом каноне… закреплены визуализированные “идеи” (в платоновском смысле), “внутренние эйдосы” (в плотиновском смысле), архетипические схемы, или лики , изображаемых персонажей и событий священной истории; те идеальные визуальные структуры, в которых дано предельное визуальное выражение сущности изображаемого феномена… Иконописный канон фиксировал то, что в своё время Федор Студит обозначил плотиновским выражением “внутренний эйдос”, а по-русски смысл его точнее всего передаётся словом “лик”. Это видимая идеальная форма вещи, идеальный облик человека, в котором он был замышлен Богом. В каноне нашли закрепление основные лики православного Средневековья – лики персонажей и главных событий священной истории, то есть их зримые идеи… Иконописный канон древнерусской живописи – это грандиозная система ликов, основа художественного мышления древних русичей, чёткий конспект всей древнерусской философии в красках , отпечатанный в эстетическом сознании древних мастеров, заказчиков и всех верующих, ежедневно созерцавших лики, образы, иконы в храмах и домах» .

Духовное и культурное возрождение Руси после татаро-монгольского разорения началось с возрождения иконописи в конце XIV века. В русских землях, выражая возрождение и усложнение русской духовности , складывались разнообразные традиции иконописи: «Новгородским иконам были присущи выразительная композиция, ломаные линии и чистые яркие краски. Тверская школа отличалась особым светло-голубым цветом, Новгород – характерным ярко-красным. В Пскове, “младшем брате” соседнего Новгорода, в изображении одеяний использовалось золото. Особенность далекого Ярославля – гибкие и удлинённые фигуры в русле общей склонности “северной школы” к более простому и традиционному рисунку. Между Новгородом и Ярославлем, во Владимиро-Суздальской земле, постепенно возник новый стиль, превзошедший достижения новгородской и ярославской школ и отмеченный созданием некоторых самых прекрасных икон за всю историю религиозной живописи» (Д.Х. Биллингтон).

Москва стала собирательницей земель русских прежде всего потому, что в ней была явлена творческая сила национального духа , прежде всего в московской традиции иконописи: «Произведения московской школы решительно порвали со строгостью поздневизантийской традиции и достигли большего благородства фигур, чем ярославские» (Д.Х. Биллингтон). Наиболее распространёнными в Московской Руси были иконы Богородицы, их стилей насчитывалось около четырёх сотен. В культе Богоматери выражалось упование измученного испытаниями народа на небесное предстояние перед Спасителем, Богородица почиталась как сугубая защитница земли Русской. Характерным для московского стиля стал высокий иконостас, где представлена небесная иерархия, молитвенное лицезрение которой позволяет уповать на небесную защиту. Изображенная на нём священная история приучала видеть смысл в многострадальной земной истории. «Каждая икона напоминала человеку о постоянном божественном участии в человеческих делах. Истина, которую она несла, непосредственно воспринималась даже теми, кто не был способен читать или размышлять. Икона не давала пищу для ума, а свидетельствовала перед людьми, которых иначе поглотила бы пучина бедствий и отчаяния, о незыблемости божественной власти в истории и над ней» (Д.Х. Биллингтон).

Средневековые авторы оценивали глубинную философичность иконописания, называя Феофана Грека «преславным мудрецом, философом зело искусным». «Феофан в едином лице счастливо сочетал мудреца и живописца, на что с почтительным восхищением указывали его современники» (В.В. Бычков). Русские иконописцы выразили национальное осмысление трагичности человеческого бытия, преодолеваемой упованием воскресения во Христе. Для художественного мышления Феофана Грека характерна «глубокая философичность , возвышенность и ярко выраженный драматизм… Живопись Феофана – это философская концепция в красках , притом концепция достаточно суровая, далекая от обыденного оптимизма. Суть её составляет идея глобальной греховности человека перед Богом, в результате которой он оказался почти безнадежно удалённым от Него и может только со страхом и ужасом ожидать прихода своего бескомпромиссного и безжалостного Судии, образ которого с крайней суровостью взирает на грешное человечество из-под купола новгородского храма. В лике Пантократора нет почти ничего человеческого. Это, пожалуй, предельное воплощение в живописи образа карающей силы, единственный по экспрессии и лаконизму во всём восточнохристианском искусстве обобщенный художественный символ осуждающих человека сил, возведённых в абсолют и представленных в образе Вседержителя… Драма встречи двух миров… у Феофана возвышена до трагедии их практически непримиримого конфликта… Драма, происходящая в человеке в результате изнурительной борьбы духа с плотью, с потрясающей глубиной выражена в образах феофановских столпников» (В.В. Бычков).

В византийском богословии были сильны тенденции монофизитства, идущие от святого Кирилла Александрийского, в представлении которого Иисус Христос – это всеведущий и всемогущий Бог, добровольно принявший на Себя только человеческую плоть и вместе с нею – крест человеческих страданий, но в нём нет собственно человеческой души и природы, с их ограниченностью и слабостями. Поэтому типичным византийским иконописным образом Иисуса Христа является Пантократор – Господь Всемогущий, а не Христос Евангелий – любящий, сострадающий и прощающий. К такому Богу грешный человек мог обращаться с молитвой только в страхе и трепете, почти не имея надежд на спасение. Такого рода спиритуалистический аскетизм – не преображение бренной плоти, но умерщвление или отвержение её, доминирование наказания, а не прощения – является рецидивом ветхозаветной духовности : «Древняя библейская “сверхчувственная” концепция Ягве была вновь открыта в Византии в процессе регрессирующей эволюции» (Г.П. Федотов). Византиец Феофан на русской почве наиболее сильно выразил мрачный, неизбывный трагизм бытия. Утончённому греку, пережившему крушение православной империи, жесткая жизнь сурового северного края не внушала оптимизма. Прививая на Руси великую традицию, Феофан не видел в ней великих духовных потенций.

Русский национальный гений явился во всей своей мощи и красе в творчестве преподобного Андрея Рублева : «В XV в. “мудрым” почиталось искусство Андрея Рублева, выражавшее сущностные основы бытия, главные духовные ценности своего времени» (В.В. Бычков). «Он берёт краски для своей палитры не из традиционного цветового канона, а из окружающей его русской природы, красоту которой он тонко чувствовал. Его дивный голубец подсказан синевой весеннего неба, его белые цвета напоминают столь милые русскому человеку берёзки, его зелёный цвет близок цвету неспелой ржи, его золотая охра заставляет вспомнить об осенних палых листьях, в его тёмных зелёных цветах есть что-то от сумрака хвойной чащи. Краски русской природы он перевёл на высокий язык искусства» (В.Н. Лазарев). Русский человек приходит в себя после столетий смертельного гнёта, осознаёт изнуряющую суровость природы, но и величественную красоту своей земли. Осмысляет себя, своё место в мире, что невозможно без богомыслия .

Русский творческий ум стремился уравновесить античный безысходный пессимизм и ветхозаветные представления о Боге как о грозном Судии подлинно православным жизнеощущением трагического оптимизма и беспредельной любви Богочеловека. Что и выразилось в гениальной иконописи преподобного Андрея. «Философия Рублева лишена мрачной безысходности и трагизма. Это философия гуманности, добра и красоты, философия всепроникающей гармонии духовного и материального начал, это оптимистическая философия мира одухотворённого, просветлённого и преображённого… В христианском учении Рублев в отличие от Феофана усмотрел не идею беспощадного наказания грешного человечества, но принципы любви, надежды, всепрощения, милосердия, умиротворения . Его Христос и в “Страшном суде” Успенского собора во Владимире, и в Звенигородском чине – не феофановский грозный Вседержитель и Судия мира, а всё понимающий, сострадающий человеку в его слабостях, любящий его и прощающий ему Спас, пришедший на землю и пострадавший ради спасения грешного человечества. Если сущность живописи Феофана – это философия Пантократора, то основа медитации Рублева – философия Спаса… По сути, это идеал Богочеловека, снимающий противо-положенность неба и земли, духа и плоти, о котором страстно мечтал весь христианский мир, но воплотить который в искусстве, пожалуй, с наибольшей полнотой удалось только великому русскому иконописцу. Такого Христа не знает византийское искусство. Его по праву можно считать “порождением русского национального сознания” (В.А. Пугин) … Многие из тех идеальных философско-религиозных и нравственных принципов, которые возникли в патристике первых веков новой эры, а затем на многие века были забыты или превратились в пустую фразу, обрели в творчестве Рублева (не без влияния соответствующей духовной атмосферы на Руси конца XIV в.) свою новую жизнь и оптимальное для восточнохристианского мира художественное воплощение… К искусству Рублева в полной мере подходит понятие софийности … ибо в нём в органичном единстве предстают идеалы мудрости и красоты своего времени в модусе их общечеловеческой значимости» (В.В. Бычков).

Переоткрывая самые глубинные смыслы Новозаветного Благовестия, русский гений достиг большего, чем в Византии, христианского богословского осмысления. «Вершиной художнического откровения и, пожалуй, вершиной всей древнерусской живописи, несомненно, является “Троица”. С непередаваемой словами глубиной и силой выразил в ней мастер языком цвета, линии, формы и своё художественное кредо, и, шире, сущность философско-религиозного сознания человека Древней Руси периода расцвета её духовной культуры. То, что не удавалось убедительно показать в словесных формулах византийской патристике и западной схоластике – главную антиномическую идею триединого Бога как умонепостигаемого единства “неслитно соединённых” и “нераздельно разделяемых” ипостасей – и над выражением чего бились многие поколения византийских живописцев, русский иконописец сумел с удивительным совершенством и артистизмом воплотить в своём произведении» (В.В. Бычков).

В иконе «Ветхозаветная Троица» преподобный Андрей Рублев выразил постижение тайны Триипостасного Бога, которую можно было выразить только символически – в явлении трёх ангелов Сарре и Аврааму. Павла Флоренского поражала в рублевской «Троице» «внезапно сдёрнутая перед нами завеса ноуменального мира… иконописец передал нам узрённое им откровение» . Среди братоубийственных распрей русской жизни «открылся духовному взору бесконечный, невозмутимый, нерушимый мир, “свышний мир” горнего мира. Вражде и ненависти, царящим в дольнем, противопоставлялась взаимная любовь , струящаяся в вечном согласии, в вечной безмолвной беседе, в вечном единстве сфер горних» (П.А. Флоренский).

Рублёвская «Троица» выразила идеал и реальное возрастание чувства соборности в русском народе – духовного национального единения после веков раздора и расчленения. «Для русских людей конца XIV – начала XV вв. идея Триединого Божества была важна не только сама по себе, но и как символ всеобъемлющего единства и единения : небесного и земного, духовного и материального, Бога и человека, наконец и прежде всего – людей между собой; как символ уничтожения всяческой вражды и раздора, как воплощение идеала бесконечной, всепрощающей и всепобеждающей любви . Не случайно икона была написана в память Сергия Радонежского – неутомимого борца с “ненавистной раздельностью мира” (Епифаний), одного из главных вдохновителей и инициаторов объединения русских земель вокруг Москвы в единое государство, живого воплощения глубочайшей духовности и нравственной чистоты… С удивительной ясностью воплощён в иконе идеал человека Древней Руси – мудрого, добродетельного, нравственно совершенного, готового к самопожертвованию ради ближнего своего, духовно и физически прекрасного; выражена мечта русского человека о всеобъемлющей любви» (С.С. Бычков).

«Троица» написана в память о преподобном Сергии и выразила молитвенный умысел обоих святых – преподобного Сергия Радонежского и преподобного Андрея Рублева. «А молитвенным умыслом их было то, что именуется в нашей литургической молитве “соединением всех” под знаком “Нераздельной Троицы”… Как стала некогда икона – победой над “ненавистной враждой мира сего”, утешением для тех, чьё сердце вправду горит жаждой “соединения всех”, указанием пути к той цели, которая названа в т.н. Первосвященнической молитве Самого Иисуса Христа: “Да будут все едино” (Ин 17:21)» (С.С. Аверинцев).

Русская иконопись демонстрирует отличие русского искусства от западнохристианского, «где священные образы всё более рассматривались как факультативные украшения, не имеющие никакого теологического значения, и где художники заново открывали античные образцы (в большей мере, чем отталкивались от них) и с большей свободой трактовали священные сюжеты. Русь двигалась не к Возрождению – новому высвобождению эмансипированной творческой энергии и индивидуального самосознания, – но к синтетическому утверждению традиции . В отличие от ранних “средневековых синтезов” Запада тот синтез, который имел место на Руси, был основан не на абстрактном анализе философских проблем веры, но на конкретном изображении её великолепия» (Д.Х. Биллингтон).

Когда в конце XIX века была открыта средневековая русская иконопись, русские религиозные мыслители были единодушны в осознании её мировоззренческого значения: «умозрение в красках» (Е.Н. Трубецкой), «философствование красками» (П.А. Флоренский), «иконографическое богословие» (С.Н. Булгаков). «Если Византия дала миру книжное богословие, которое не имело себе равных, то Русь дала непревзойдённое богословие в образах» (Л.В. Успенский). В.В. Зеньковский писал: «Иконопочитание на Руси было формой богомыслия, в котором эстетический момент тонул в восхищении ума» . Г.В. Флоровский отмечал, что «русская икона с вещественной бесспорностью свидетельствует о сложности и глубине, о подлинном изяществе древнерусского духовного опыта » . Для современного человека средневековая икона является источником познания бытия и Божественных реальностей, человеческого духа, глубин души человеческой и глубинной психологии человека. Художественная форма богопознания и философствования как поиска истинной жизни оказалась органичной, а на определённом этапе единственно возможной и вполне достаточной для русского православного сознания. В этом одна из причин феномена немых веков начала русской истории. Эта генетическая характеристика отразилась на природе русского философского гения , который склонен к образному мышлению, к поэтичности. Для русской культуры наряду с умозрением в красках – иконописью – характерны феномены философии в образах – русская классическая литература XIX века, а также неопатристика – русская христианская философия XX века, пронизанная литературными образами, художественным мышлением.

С падением татарского ига пробуждаются новые формы русской мысли и творчества. С течением времени сказывалось, что икона как образ-посредник, соединяющий земной мир с небесным, кристаллизовала основу православного мировоззрения, которое Русь заимствовала из Византии, и которая отражалась в различных формах жизни и творчества. С рубежа XIV–XV веков вслед за иконописцами своё творчество как священнодейство осознавали художники словесного искусства. «Столь высокое понимание смысла и значения словесного искусства основывалось на глубокой философии слова , восходящей ещё к античным и библейским временам и проникшей на Русь в период “второго южнославянского влияния”. По ветхозаветной традиции слово тождественно сущности вещи, знание слова адекватно знанию вещи. В греческой античности эту линию отстаивает Кратил в одноименном диалоге Платона» (В.В. Бычков). В поисках словесных форм для выражения сущности бытия в древнерусской литературе распространяется стиль плетения словес, который был «характерным, но далеко не единственным способом художественной реализации принципа софийности. Не меньшую роль играл в этом процессе и традиционный для древнерусской культуры художественный символизм » (В.В. Бычков). И здесь развитие платоновской традиции художественного, образного мышления. Рациональные формы философствования мало развивались на Руси и получили распространение к XVIII веку в подражание европейским интеллектуальным традициям.

«Иконическое сознание – это особый тип восприятия мира, когда мир воспринимается не как некая окончательная, последняя реальность (которую можно описывать, можно препарировать, классифицировать, но кроме неё ничего нет), а как образ другого мира. И это не ограничивается сферой православного храма. Это находится в сознании. Мы читаем классическую литературу девятнадцатого века с плеядой великих, гениальных писателей разных стран. И, читая очень разных между собой Толстого и Достоевского, мы понимаем, что они вместе отличаются от своих современников Диккенса, Золя или Бальзака. У них другое восприятие мира… иконическое . При этом ни Достоевский, ни Толстой про иконы как образы-посредники не думали, но они были носителями традиции. И они всё время хотят перевести наше сознание в другую реальность, описывая этот мир как пограничный… Именно этот “византийский пафос” притягивает читателей во всём мире» (А.М. Лидов).

Виктор АКСЮЧИЦ

В начале ХХ века в России произошло чрезвычайное событие. Известный реставратор Василий Гурьянов приступил к расчистке иконы Пресвятой Троицы XV века. Начатого оказалось достаточно, чтобы потрясти специалистов и стать сенсацией. Заговорили об открытии - и иконы, и самого ее автора. Это может показаться странным. Ведь имя автора, Андрея Рублева, никто и не забывал. Оно было прославлено еще при жизни - честь редкая и исключительная для того времени .

А что мы знаем о Прп. Андрее?

О жизни гениального иконописца известно так мало, что даже десятилетие (1360-1370), приблизительно обозначающее дату его рождения, определяется по косвенным данным. Предполагают, что он родился в средней полосе России, скорее всего в Московском княжестве, и что происходил из семьи ремесленника ("рубель" - инструмент для накатки кож).

О первых шагах художественного развития Рублева почти ничего не известно. К делу тогда начинали приучать очень рано. Подростком или юношей, то есть в 1370-х или 1380-х годах, он стал обучаться иконописному ремеслу. Где и у кого - неизвестно. Как ничего и неизвестно о начале его работы. Но есть основания предполагать, что именно он в свои ранние годы украшал "Евангелия Хитрово" (называемого так по имени его позднего владельца, Богдана Хитрово) и, в частности, выполнил миниатюру - изображение символа евангелиста Матфея в образе ангела. Но все же главным для него была икона.

Лишь два упоминания в летописях, относящиеся к 1405 и 1408 годам дают нам достоверные сведения об Андрее Рублеве. Все прочее надо домысливать, реконструировать.

Запись в летописи 1405 года, собственно, даже не о нем самом, а о событии - весной этого года был расписан только что построенный Благовещенский собор в Московском Кремле, и расписывали его Феофан Грек, Прохор-старец с Городца и чернец Андрей Рублев.

То есть к этому моменту он уже успел стать чернецом, монахом. Возможно даже, что это произошло в Троицком монастыре, при настоятеле Никоне Радонежском, ученике и преемнике Сергия Радонежского; у Никона, как осторожно предполагают, он мог быть в послушниках. Возможно, он даже застал здесь и самого Сергия, который скончался в 1392 году. Впоследствии же Андрей Рублев обитал в другом монастыре - том самом Спасо-Андрониковом, в котором и закончил свою жизнь (29 января 1430).

Кстати, известное всем имя Андрей - монашеское, а не данное ему при крещении. Поскольку имя должно было быть на ту же букву, что и Андрей, возможно в детстве его нарекли Александр? А скорее Алексей, "человек Божий", - ведь имя пророчит судьбу.

Упоминание о нем вместе с прославленным Феофаном Греком и Прохором говорит о том, что к этому времени Андрей Рублев уже весьма преуспел. Да и по самим иконам видно, что он уже крупный мастер: в его работах так органически соединились две традиции - возвышенный аскетизм, величавая классическая гармония византийской манеры, которую он имел возможность изучить по работам греческих мастеров, в том числе Феофана Грека, и особая душевная мягкость стиля, свойственная московской живописи 14 в. Не исключено, что Феофан знал его и до того, иначе бы не взял с собой на столь серьезную работу.

К сожалению, о самих фресках сказать ничего нельзя. Благовещенского собора не стало уже девять лет спустя, на его месте поставили другой, потом его переделали, а затем опять отстроили заново. Возможно, об этом не стоило бы упоминать, если бы не загадка - одна из многих, связанных с Андреем Рублевым. Ученые теряются в догадках: в нынешнем соборе стоит иконостас, а в нем две иконы из Деисуса, семь из Праздничного ряда иконостаса работы Андрея Рублева и шесть - работы Прохора с Городца. Но это не мог быть тот, первоначальный иконостас, потому что прежний храм был гораздо меньше и такой иконостас в нем просто не поместился бы.

Второе летописное упоминание об Андрее Рублеве относится к 1408 году. Тогда по почину московского великого князя было решено украсить фресковой росписью обветшавший в то время Успенский собор во Владимире. В те годы Феофана не было уже в живых, и потому выбор заказчиков пал на отличившегося за три года до того Андрея Рублева. Вместе с ним в работе участвовал и его старший друг по Андроникову монастырю Даниил Черный. В силу старшинства Даниила, его имя в летописной записи об этом событии поставлено на первом месте. Но решающая роль, видимо, принадлежала Рублеву. Известна даже точная дата начала работ: 25 мая. Расписывать храм всегда начинали в конце весны, когда воздух внутри становился теплее и суше. Успенский собор был старый, прежние росписи погибли еще в 1238 году, во время татаро-монгольского нашествия. Кроме росписей, Андрей Рублев исполнял еще и иконы для иконостаса в этом соборе. Здесь впервые он выступал как носитель собственного, самостоятельного мировоззрения и стиля, окончательно разойдясь с византийской традицией. Росписи Успенского собора - единственные сохранившиеся из исполненных им - обнаруживают это расхождение с удивительной наглядностью. Истый византиец, Феофан Грек видел в Иисусе Христе грозного и неподкупного Судию, который выносит приговор людям, а те в ужасе дожидаются приговора, вознося молитвы о прощении - молитвы, которые его не поколеблют. Иисус Христос Андрея Рублева сострадает людям, и те это чувствуют. В сцене Страшного суда они испытывают не страх перед наказанием, а надежду на прощение и веру в то, что грядущее блаженство их не обойдет. "Необычайно сосредоточенная сила надежды передается исключительно движением глаз, устремленных вперед. Крестообразно-сложенные руки праведных совершенно неподвижны, так же как и ноги и туловище. Их шествие в рай выражается исключительно их глазами, в которых не чувствуется истерического восторга, а есть глубокое внутреннее горение и спокойная уверенность в достижении цели; но именно этой-то кажущейся физической неподвижностью и передается необычайное напряжение и мощь неуклонно совершающегося духовного подъема: чем неподвижнее тело, тем сильнее и яснее воспринимается тут движение духа, ибо мир телесный становится его прозрачной оболочкой. И именно в том, что духовная жизнь передается одними глазами совершенно неподвижного облика, - символически выражается необычайная сила и власть духа над телом. Получается впечатление, точно вся телесная жизнь замерла в ожидании высшего откровения, к которому она прислушивается". Так описывает состояние этого безмолвного созерцания, которое может быть названо "богомыслием" или "божественным умозрением" кн. Е.Трубецкой. Природу подобного понимания Страшного суда уже в наши дни тонко разъяснил и о.Александр Мень: "Апокалипсис рассказывает не только и не столько о конце света, сколько о радостном грядущем переходе из временной земной жизни в жизнь вечную".

Еще одна загадка связана с тремя иконами Андрея Рублева 1410-х годов. Это три полуфигурные иконы: "Спас", "Апостол Михаил" и "Апостол Павел". Они свидетельствуют о полном расцвете таланта и мастерства художника. Их нашли в заброшенном дровяном сарае в Звенигороде. Скорее всего иконы должны были входить в иконостас довольно большого храма (об этом можно судить по их величине). Однако ни одна из окрестных церквей не соответствует нужным размерам: ни Успенский собор на Городке (близ которого и находился сарай), ни собор Саввино-Сторожевского монастыря в Звенигороде. Условно их так и назвали - "Звенигородский чин". Благообразный лик Спаса исполнен достоинства и спокойного величия. Мягкие славянские черты, спокойный и внимательный взгляд Спасителя, как бы стремящегося понять того, кто обращается к нему. Фигуры Звенигородского чина покоряют редким сочетанием изящества и силы, мягкости и твердости, но больше всего своей безграничной добротой. Пожалуй, такие образы могли быть созданы только русским иконописцем, воспитанным в окружении Сергия Радонежского и московского митрополита Алексея.

"Троица"

На Руси всегда почитали Троицу. И на то была важная причина. В XIV веке именно учение о Троице стало одним из стимулов и символов желанного объединения. Исключительную роль здесь сыграл Сергий Радонежский - один из самых страстных поборников этого объединения. И храм Пресвятой Троицы в основанном им Троице-Сергиевом монастыре строился с тем, "чтобы постоянным взиранием на него побеждать страх перед ненавистной раздельностью мира". Рублевская "Троица", ставшая храмовым образом этого собора, писалась не только по призыву души художника, но и по прямому наказу: Никон Радонежский велел "при себе написати образ Пресвятыя Троицы в похвалу отцу своему Сергию чудотворцу". Скорее всего икона была написана в 1420-х годах в честь обретения святых мощей преподобного Сергия Радонежского (18(5) июля 1422 год) Толкование смысла Троицы и споры о ней ведутся чуть ли не с самого возникновения христианства. Троица есть понятие о Боге - едином, но воплощенном одновременно в трех равнозначных лицах: Бог Отец, Бог Сын (Иисус Христос) и Святой Дух. Отец олицетворяет безначальное Первоначало, Сын - абсолютный Смысл, Дух - животворящее начало. Существуют две традиции изображения Троицы. Первая называется "ветхозаветной", потому что она основана на известном эпизоде из Книги Бытия Ветхого завета: к Аврааму приходят трое путников, оказавшихся Ангелами. По некоторым толкованиям, в этих ангелах следует видеть явленное воплощение Троицы. По второй, "новозаветной" традиции, Троица изображается в виде трех разных персонажей - седовласого старца, взрослого мужчины (или отрока) и голубя. "Троица" Андрея Рублева "ветхозаветная". Икона стала, своего рода, художественным воплощением богословских и религиозно-философских воззрений преподобного Сергия Радонежского.

Искусствоведы давно ведут споры и пытаются определить: какой из Ангелов какую ипостась Бога олицетворяет. Но гений творения Рублева заключается как раз в том, что он сумел изобразить совокупность Единства Бога - Три лица в Одном, и Один в Трех. В каждом из Ангелов можно найти черты Отца, Сына и Св. Духа.

Суть "Троицы" доступна и вне тонкостей ее богословского толкования, как бы оно ни было интересно и важно само по себе, и для ее постижения не надо ни напрягаться, ни умствовать: надо только видеть и чувствовать.

Выставка под таким названием открылась в галерее «Квартира № 10» (Новосельского, 75). Экспозиция приурочена к пасхальным празднествам, отсюда и тематика: восемнадцать одесских художников представили зрителю свыше 40 своих работ, среди них - иконы, картины и мозаики.

Благодарственный пасхальный молебен прямо в галерее провел настоятель храма Успения Богородицы отец Михаил, после чего зал огласился духовными песнопениями, настраивающими на доброту и терпимость, любовь к ближнему - как ни часто повторяются эти слова, они никогда не устареют и не потеряют своей значимости. Не будет преувеличением сказать, что экспонаты словно осветили галерейное пространство. Организаторы выставки, собственно, на такой эффект и рассчитывали.

«Нет ни малейшего сомнения в том, что эта иконопись выражает собою глубочайшее, что есть в древнерусской культуре; более того, мы имеем в ней одно из величайших, мировых сокровищ религиозного искусства. И, однако, до самого последнего времени икона была совершенно непонятной русскому образованному человеку. Он равнодушно проходил мимо нее, не удостаивая ее даже мимолетного внимания. Он просто-напросто не отличал иконы от густо покрывавшей ее копоти старины. Только в самые последние годы у нас открылись глаза на необычайную красоту и яркость красок, скрывавшихся под этой копотью. Только теперь, благодаря изумительным успехам современной техники очистки, мы увидели эти краски отдаленных веков, и миф о «темной иконе» разлетелся окончательно. Оказывается, что лики святых в наших древних храмах потемнели единственно потому, что они стали нам чуждыми; копоть на них нарастала частью вследствие нашего невнимания и равнодушия к сохранению святыни, частью вследствие нашего неумения хранить памятники старины», - писал князь Евгений Трубецкой в своем очерке о русской иконе «Умозрение в красках» в 1915 году.

Именно к жанру иконописи следует отнести работы Александра Силантьева и Инны Кузьминской. Их работы украшают многие храмы нашей области, и на выставку попали либо те, что вышли из мастерской, либо, как у Инны, ожидающие создания парного к ним образа (лик Богоматери на ее иконе «Неупиваемая чаша» просветлен и прекрасен, такого не создашь без огонька истинной веры). Молодые художники охотнее воспринимают сложные и строгие каноны, в то время как более зрелые остаются в пространстве духовной, но в то же время вполне светской живописи.

Я работаю темперой и пигментами, тут нет красок в обычном понимании, все растирается вручную, тщательно и долго, - рассказывает Инна Кузьминская . - В некоторых местах приходится накладывать до сорока слоев краски. Чтобы овладеть ремеслом иконописца, нужно затратить не меньше 10-15 лет, в художественном училище этому не научат, только практика... Постепенно приходит духовность, мне очень помогает общение с моим духовным отцом. При написании иконы нельзя лукавить. Да, я придерживаюсь ряда ограничений, необходимых иконописцу, соблюдаю посты, приношу молитвы, а без этого и не получится! Даже если во время работы помыслы приходят не те, это тут же отражается на иконе. Невооруженным глазом сразу видно, особенно на ликах. Бывает, пытаются творить в нашем жанре художники не то что не особо религиозные, но и вовсе неверующие. Архитектуру, обрамление они еще могут воспроизвести, но там, где возникает лик Сына Божьего или Богоматери, получается неудачно. Нельзя подходить к этому формально, без трепета в душе. Вместе с тем к неканонической духовной живописи я отношусь очень хорошо, это начало пути, первый этап, а после него возможно прийти к созданию икон.

Именно в таком неканоническом жанре творит, например, Сергей Юхимов. Его евангелисты изображены в авангардной манере, это мудрецы, обуреваемые различными идеями, много пережившие и перевидавшие, тем и интересны. Буквально в последние часы перед открытием экспозиции донёс свою картину «Дорога к храму» известный художник Виктор Павлов - никаких святых, никаких иконописных ликов, только силуэт церкви, возвышенно и просто. Ангелы на картине Натальи Желтомирской, казалось, участвуют в пасхальном концерте, который продолжался в галерее во все время работы выставки. Сюжеты из жизни апостолов, крестные ходы и снова - иконы... А вот «Собор» Татьяны Поповиченко - силуэт православного храма, и рядом, на заборе обычного дома, граффити - простая надпись, но в ней вся сущность христианства: «Люблю».

Это первая в городе галерея, принадлежащая общественной организации, - дополняет председатель общественного движения «Радость жизни» Сергей Майнов . - Цель - клубное общение, ведь мы с 2003 года проводим пленэры с участием одесских художников и решили создать общую площадку, которая дополнительно бы их объединила. Мы открылись экспозицией Михаила Жука, после пасхальной выставки проведем две персональные - Константина Зарицкого и Александра Мирзина. Каждую свою выставку стараемся сопровождать полиграфией - изданием альбома, каталога или набора открыток. Двери «Квартиры № 10» открыты для зрителей, здесь их ожидают только приятные впечатления!